любимая книга

Я хотела бы рассказать ам о своём любимом писателе О.Генри.Больше всего мне нравится его рассказ "Последний лист".и я хотела бы представить его в своём дневнике!Кто хочет может прочитать ,кто не хочет может не читать..
__
В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза два. Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы. Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента по счету!
И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж в поисках окон, выходящих на север, кровель ХVIII столетия, голландских мансард и дешевой квартирной платы. Затем они перевезли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали "колонию".
Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома. Джонси - уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэйн, другая из Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Вольмой улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава вполне совпадают. В результате и возникла общая студия.
Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами. По Восточной стороне этот душегуб шагал смело, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мохом переулков, он плелся нога за нагу.
Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными кулачищами и одышкой. Однако он свалил ее с ног, и Джонси лежала неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома.
Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей вызвал Сью в коридор.
- У нее один шанс... ну, скажем, против десяти, - сказал он, стряхивая ртуть в термометре. - И то, если она сама захочет жить. Вся наша фармакопея теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чем она думает?
- Ей... ей хотелось написать красками Неаполитанский залив.
- Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем действительно стоило бы думать, например, мужчины?
- Мужчины? - переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как губная гармоника. - Неужели мужчина стоит... Да нет, доктор, ничего подобного нет.
- Ну, тогда она просто ослабла, - решил доктор. - Я сделаю все, что буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой поциент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств. Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у нее будет один шанс из пяти, вместо одного из десяти.
После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно. Потом она храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая рэгтайм.
Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами. Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула.
Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Для молодых художников путь в Искусство бывает вымощен иллюстрациями к журнальным рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в Литературу.
Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз. Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она смотрела в окно и считала - считала в обратном порядке.
- Двенадцать, - произнесла она, и немного погодя: - одиннадцать, - а потом: - "десять" и "девять", а потом: - "восемь" и "семь" - почти одновременно.
Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи.
- Что там такое, милая? - спросила Сью.
- Шесть, - едва слышно ответила Джонси. - Теперь они облетают гораздо быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять.
- Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди.
- ЛистьевЮ На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня. Разве доктор не сказал тебе?
- Первый раз слышу такую глупость! - с великолепным презрением отпарировала Сью. - Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься? А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой. Да ведь еще сегодня доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь... позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять шансов против одного. А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идешь мимо нового дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя.
- Вина тебе покупать больше не надо, - отвечала Джонси, пристально глядя в окно. - Вот и еще один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остается всего четыре. Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я.
- Джонси, милая, - сказала Сью, наклоняясь над ней, - обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать иллюстрацию завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору.
- Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? - холодно спросила Джонси.
- Мне бы хотелось посидеть с тобой, - сказала Сью. - А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья.
- Скажи мне, когда кончишь, - закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная и неподвижная, как поверженная статуя, - потому что мне хочется видеть, как упадет последний лист. Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, - лететь, лететь все ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев.
- Постарайся уснуть, - сказала Сью. - Мне надо позвать Бермана, я хочу писать с него золотоискателя-отшельника. Я самое большее на минутку. Смотри же, не шевелись, пока я не приду.
Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже под их студией. Ему было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, как у Моисея Микеланджело, спускалась у него с головы сатира на тело гнома. В искусстве Берман был неудачником. Он все собирался написать шедевр, но даже и не начал его. Уже несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни ради куска хлеба. Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не по карману. Он пил запоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре. А в остальном это был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц.
Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу двадцать пять лет стояло на мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра. Сью рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчет того, как бы она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет ее непрочная связь с миром. Старик Берман, чьи красные глада очень заметно слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями.
- Что! - кричал он. - Возможна ли такая глупость - умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси!
- Она очень больна и слаба, - сказала Сью, - и от лихорадки ей приходят в голову разные болезненные фантазии. Очень хорошо, мистер Берман, - если вы не хотите мне позировать, то и не надо. А я все-таки думаю, что вы противный старик... противный старый болтунишка.
- Вот настоящая женщина! - закричал Берман. - Кто сказал, что я не хочу позировать? Идем. Я иду с вами. Полчаса я говорю, что хочу позировать. Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси. Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда. Да, да!
Джонси дремала, когда они поднялись наверх. Сью спустила штору до самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они подошли к окну и со страхом посмотрели на старый плющ. Потом переглянулись, не говоря ни слова. Шел холодный, упорный дождь пополам со снегом. Берман в старой синей рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо скалы.
На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зеленой шторы.
- Подними ее, я хочу посмотреть, - шепотом скомандовала Джонси.
Сью устало повиновалась.
И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща - последний! Все еще темнозеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землей.
- Это последний, - сказала Джонси. - Я думала, что он непременно упадет ночью. Я слышала ветер. Он упадет сегодня, тогда умру и я.
- Да бог с тобой! - сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке. - Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной?
Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный, далекий путь, становится чуждой всему на свете. Болезненная фантазия завладевала Джонси все сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие ее с жизнью и людьми.
День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своем стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь с низкой голландской кровли.
Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору.
Лист плюща все еще оставался на месте.
Джонси долго лежала, глядя на него. Потом позвала Сью, которая разогревала для нее куриный бульон на газовой горелке.
- Я была скверной девчонкой, Сьюди, - сказала Джонси. - Должно быть, этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была гадкая. Грешно желать себе смерти. Теперь ты можешь дать мне немного бульона, а потом молока с портвейном... Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь.
Часом позже она сказала:
- Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив.
Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую.
- Шансы равные, - сказал доктор, пожимая худенькую, дрожащую руку Сью. - При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен навестить еще одного больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. Тоже воспаление легких. Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжелая. Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее.
На другой день доктор сказал Сью:
- Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход - и больше ничего не нужно.
В тот же вечер Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием довязывая яркосиний, совершенно бесполезный шарф, и обняла ее одной рукой - вместе с подушкой.
- Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, - начала она. - Мистер Берман умер сегодня в больнице от воспаления легких. Он болел всего только два дня. Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лед. Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь. Потом нашли фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой красками. Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана - он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист.

Сказко. Кровая королева нежити, походу)

в старой древней стране
где мифы живут вместе с людьми
где каждый второй может стать магом
жил король нежити
он был одинок потому, что никто не хотел принимать его
таким, какой он был
потому он создал для себя ледяной трон
где находилась скульптура изо льда
скульптура девушки
это была девушка не из этой старой и могущественной страны
колдуны и ведуньи, маги и волшебницы, эльфы и феи - все хотели как-то помочь королю нежити
но никто не мог дать ему того, чего он хотел
и он не мог растопить лед скульптуры девушки, потому что сам был льдом
и однажды равновесие древней страны было нарушено
и открылся портал в другой, новый мир, где люди летали по воздуху, передвигались на жужжащих и орущих каретах без лошадей и общались не видя и не слыша друг друга
и король нежити посмотрел через портал обреченно
не зная, что он ищет
и увидел он девушку. ее глаза источали ледяной холод, ее сердце билось редко, ее кожа была бледна а волосы белы
она была величественна и красива
и король нежити узнал ее
вот она - его ожившая королева
и он попросил всех - колдунов и ведуний, магов и волшебниц, эльфов и фей найти ее, эту девушку...
когда ее нашли, она бродила одна по старому парку вдалеке от ужасных карет и странных приборов
с ней говорил эльф
и девушка, не сопротивляясь и не проявляя ни капли эмоции, выбросив мобильный телефон, пошла с ним
должно сказать, что она давно мечтала о другом, более моральном и величественном мире
и она пошла с ними
и принял ее король нежити
и склонился пред ней на колени, пытаясь растопить лед ее взгляда
и лед ее сердца
и девушка взглянула на него, отчего сердце короля нежити растаяло
но сердце девушки осталось льдом скульптуры
и король нежити просил колдунов и ведуний, магов и волшебниц, эльфов и фей устроить им лучшую свадьбу всех миров
и девушка не отказала королю нежити
король, не нужно забыть об этом, был сам по себе красив
это был высокий не особо молодой не особо старый мужчина худощавый... светловолосый с яркими красными глазами
от его кожи исходил прямо таки ледяной холод, даже в воздухе был виден белый пар его льда
девушка улыбнулась королю нежити
и тот растаял у нее на глазах, его лед медленно исчез и он крепко сжал девушку в свои объятия
и устроили им колдуны и ведуньи, маги и волшебницы, эльфы и феи лучшую свадьбу
и был у них лучший пир
и был у них лучший медовый месяц в оазисе в глубинах пустыни
и собрался весь мир отметить день становления новой королевы нежити
и великий король сделал ее вампиром, и прозвали ее кровавой королевой нежити
если от руки короля шли ледяные глыбы
то королева пускала реки крови
и возненавидел их великую любовь повелитель орков
и затеял он войну с нежитью
и пал он от руки королевы, потерявшей своего короля
а король был предательски убит повелителем орков ударом со спины
и прокляла королева нежити всех орков и стали они огромны и уродливы, и поклялись они вести извечную битву
между орками и нежитью
и заснула королева нежити для этого древнего мира и проснулась ее душа в мире людей
и скрывалась она в ночи опасаясь инквизиции
и тянулись за ней не реки крови а редкие обороненные капли
и вошли в мир людей вампиры и клялись никогда не нарушать запретов королевы
и расселились по земле
нарушая обыденный людской ход вещей
и снова заснула королева нежити
и во сне оплакивала мужа своего
и тогда ее священный холод растаял и растопил мертвое тело короля нежити
воскрес ее король и обещал жить с ней по самую вечность

не уйду]

Прикоснись к моим губам, и я буду медленно сладко таять, как сахарная вата во рту, купленная летом в парке в жаркий день. Погладь меня по голове, дотронься до каждого волоса, и я усну у тебя на коленях, свернувшись клубочком, как самая нежная кошка. Говори мне побольше добрых слов, и я пойду за тобой куда угодно, и буду делать все, что пожелаешь. Сделай меня своей любимой женщиной в постели. Своей единственной девочкой рядом с тобой. Возьми меня. Держи. И не отпускай. Да я и сама уже, тогда никуда не уйду. Куда я от тебя дорогой, любимый, милый, ласковый?
Сентиментальность, моногамность и обилие нежности - это вовсе не пошло, это совсем не порок. Просто мы боимся быть слабыми, и ограничиваем свои проявления чувств до минимума, боимся показать, на сколько мы уязвимы, чтобы не ударили больно-больно, такой тяжелой черной битой измен, подлости и предательств под дых. А я не боюсь. Уже ничего. Я тебе верю. Как никогда и никому. Засыпаю рядом с тобой, обнимая во сне своими тоненькими загорелыми ручками твои мускулистые плечи и мне сняться самые сладкие и безмятежные сны. Весь день проходит как в бреду. Я думаю лишь о том, когда зазвонит мой красный телефон и скажет твоим голом "ну здравствуй родная, соскучилась, да я знаю." (c) А я, я расплывусь в улыбки и буду растягивать слова от удовольствия. И буду ждать вечера. Ночи. Следующего твоего взгляда и касания руки.

Обо мне

В колонках играет - Ария - На службе силам зла
Настроение сейчас - более менее
И так, что мы имеем? Законченную сволочь? Ангела? Демона? А может кого-то еще?
Кому как не мне самой знать лучше?(Хотя и я сама могу заблуждаться)
Кто-то может увидеть мои только плохие стороны, кто-то только хорошие. Третьи так вообще что-то средненькое. В сущности, многое из моего поведения это маски.
Хотя, знаете, моя чувствительная, ранимая и добрая сторона-это мой истинный вид, который я предпочитаю чаще всего просто скрывать от других.
Да, кто-то может сказать:"Вот она такая сволочь, тварь, да и вообще истеричка". Да, да, да я и такой могу быть. Но именно вот такое представление обо мне очень сильно ранит.
Какая я на самом деле? Не смотря на то, что мне 18 в душе я остаюсь той маленькой девочкой. Да, может звучит странно, но Женя(Мастер) был прав в этом. Я ни сколько не изменилась в душе за два года. Вернее изменилась, но то скорее просто навык надевания масок тех или иных, но не влияющих на мой истиный облик. Да, в чем-то я даже сильнее стала, но я не изменилась в своей ранимости и доброте.
Маленькая наивная девочка, верящая людям, но потом обжигающаяся именно из-за своей доверчивости, но вот только иллюзий я более не строю, как то было два года назад. Мои сны.....Снов нет, вернее они бывают крайне редко....
Каждый из нас рано или поздно подстраивается под этот самый мир. Каждый выбирает свою дорогу.
А вообще.....вообще я даже сама не могу себя оценить...Почему? Да потому что я слишком хаотична в своих взглядах на мир, на жизнь и прочее.
А еще очень хочу вытащить на поверхность вот ту маленькую девочку.....

Дорожно-сонно-эйфоричное

Сесть в самолет и...
Отрубиться :*)
все мои бессонные ночи дали о себе знать и 3 почти счастливых часа сна пролетели как 3 минуты или даже секунды.
Проснулась от объявления о скорой посадке самолета.
Абсолютно в никаком состоянии... Голова еще не работает, еще спит.
Первый звонок: "Я долетела. Люблю тебя".
Дальше-чемоданы.
Рабочая турецкая сила подводила. Полчаса по ленте наматывали круги десяток чемоданов и все.
Потом сменился номер рейса, конвейер остановился. Чемоданов нет.
Урок на будущее: купальник и парео надо всегда класть в ручную кладь. Мало ли что :)
у нас все закончилось хорошо: чемоданы дали.
Отдельно порадовал дедок один, который явно не помнил, как выглядит его чемодан и проверял 2 якобы похожих на его.
2 темно-синих.
Каждый раз, когда они проезжали на ленте мимо него.
Каждый раз.
Раз стопицот %)
Видела его потом. Ушел с темно-зеленым.
На улице +38. От асфальта идет жар, обжигающий лицо. Что творится у автобусов лучше не думать, но в них приятная прохлада и расслабление...
2 часа дороги снова стали двумя часами сна.
Зато про приезде в отель организм доволен.
часа свободного времени до расселения, 1.5 часа до обеда.
Оставила маму на вещах, пошла на разведку. Честно хотела найти, что здесь и как, но...
Дошла до моря...
Снять шлепанцы и босиком по горячему песку и камешкам к нему...
Первая волна накрыла ножки, соленый запах пропитал насквозь, ветер, ласковый и теплый растрепал волосы...
Все хорошо.
Все чертовски прекрасно.
Остальные впечатления позже. Я в эйфории, связно все равно ничего не напишу.
Post from mobile portal m.livejournal.com