пятница, 18 сентября 2009 г.

свобода…

Уходи,отвернись,сделай всё

                      чтобы было мне больно.

Сделай так,чтобы я 

                      вновь запела свободно.

Покорил-и назад..уходи

                     чтобы я не ревела.

Насладил- и опять..уходи

                     чтобы я заболела.

 

Чтобы голос пропал,чтобы я 

                    не чувствовала боли.

Уходи,убегай,исчезай,

                   подари мне свободу..

Не смотри на меня,накричи на меня

                   и ударь,чтобы я все забыла.

 

А потом.

                я заплачу..

                                 я заплачу..

Но всё же, посмотрю на тебя

 

                                                                          и увижу

                                                                                      свободу.

 

Потому что ведь ты,ты всё вместе и сразу

Ты и ложь,смерть,обман

Ты трагедия жизни,

Ты печаль,сон,беда.

 

Всё смотрю на тебя.

 

Больше нету меня..

Капитан и его лейтенант

Надеюсь, автор сего шедевра меня не убьёт... Просто ну не могла я не стащить его себе - так красиво написано! Обязательно буду голосовать за него, а не за себя на Слэшконе *____*


 


 


Капитан и его лейтенант
Фандом: Блич
Автор: astenija (Kyosuke Iwaki)
Пейринг: Мугурума Кенсей/Хисаги Сюхей
Рейтинг: R
 




Раненого Хисаги подобрали вайзары. После того, как битва за фальшивую Каракуру закончилась, и Айзен и Ко удалились в Уэко Мундо зализывать раны, нужно было восстанавливать город, думать, что делать дальше. Хирако решил, что пока вайзары и синигами действуют сообща. И обещал посильную помощь во всем, в том числе и в лечении раненых.
Первое, что почувствовал Хисаги, когда очнулся, что, вроде как, все цело, и ничего не болит, только вот темно. Причем темно потому, что на глазах повязка, которую Сюхей тут же попытался снять.
- Не трогай, зрение вернется через несколько дней, но пока повязку снимать нельзя, - голос показался Хисаги знакомым. Не просьба, почти приказ. Но подчиняться он умел, да и временная слепота не пугала - спасибо капитану Тосену и его тренировкам.
- Ты лейтенант 9-го отряда? ЕГО лейтенант.
Чужие руки прикоснулись к лицу Хисаги, пальцы провели по шрамам, обозначили контур татуировки.
- Почему 69? Любишь погорячее? Тосен приучил?
Хисаги дернулся, как от удара.
- Не трогайте. это в память о человеке, который мне жизнь спас. Он - герой!
- Герой говоришь. Как тебя зовут, лейтенант?
- Хисаги Сюхей.
- Хм. Хисаги Сюхей. сильное имя.
Хисаги услышал звук задвигающихся сёдзи - он остался в комнате один. Незнакомец буквально несколькими фразами смог растревожить раны, куда более тяжелые, чем ссадины и синяки, которых у руконгайского сироты и война-синигами было более, чем достаточно.
Сильное имя. однажды он уже слышал это. Хисаги помнил все, будто события более чем столетней давности произошли только вчера. Пустого, свой страх, то, как потом бросился с палкой в руках твари на перерез, что бы друзья успели убежать. Светловолосого человека в белом хаори, иероглифы (потом он узнал, что они означают «9-й отряд капитана Мугурума»), татуировку 69 на груди. И ощущение силы. Невероятное совершенно. И то, что до него, руконгайского сироты, кому-то есть дело. В сильных руках можно позволить себе расслабиться и зареветь. Стыдно. но как хотелось быть обычным ребенком.
Хисаги не знал, что случилось дальше. Что он был последним, кто видел капитана Мугуруму Кенсея и его отряд живыми. Нет, не самым последним. Был еще их убийца. Тосен.
В Руконгаи все было просто - улица, вот друзья, вот враги. В академии все было просто - нужно учиться, что бы стать сильнее, что бы взяли в Готей-13, именно в тот самый, 9-й отряд, в котором тоже был капитан. Другой. но научивший Сюхея очень многому. Лейтенантский шеврон с иероглифом 9, обрезанные рукава, татуировка на левой щеке. Все казалось очень простым. Пока не выяснилось, что капитан Тосен - предатель, в это верить не хотелось. Они с капитаном Комамура поклялись, что смогут вернуть Тосена обратно в Готей. Хисаги хотел «прояснить взор» своего бывшего капитана. но, похоже, что слеп был именно он. Хотя, почему был. он и теперь слеп. Говорят, что на несколько дней. Возможно, это шанс. не только залечить поломанные Аллоном ребра, но и попробовать восстановить рухнувший мир. Тех, кто его приютил, Сюхей не боялся. Хотели бы убить - сделали бы это сразу, не стали бы лечить и возиться с его глазами. Значит надо ждать, а пока подумать, как вообще существовать дальше.
Забвение - значение символа 9-го отряда, насколько проще было бы все просто забыть. Голос Тосена, который, казалось, проникал с мозг, въедался, как кислота, разъедал. «Хисаги, Хисаги, глупый лейтенант. Ты ничего не можешь, ты слаб.». Его вечное пренебрежение, будто лейтенант - это просто один из предметов интерьера, как диван или стол, который можно использовать, так как хочется, можно пройти мимо, можно пнуть. его вечно холодные, казалось, чуть влажные пальцы, которые скользили по спине, по животу, спускались ниже, забирались в разрезы хакаме, вытворяли такое, о чем потом вспоминать было стыдно, о чем нельзя было сказать на попойке лейтенантов, но и отменить тоже было нельзя.
Тосен воспитывал непокорного руконгайского мальчишку, унижая, разбивая в дребезги его гордость. Хочешь стать сильнее - познай слабость и страх. Как будто этого в жизни Хисаги было мало. Но он терпел, привыкал, старался понять. И принял, в конце концов. Стал таким, каким хотел видеть его Тосен. Он даже Кадзесини почти возненавидел, за его бурлящую, неуправляемую, какую-то сумасшедшую силу. Хотя, за то, что спокойный Тосен научил его хоть как-то сдерживать Ветряную смерть, Хисаги был ему действительно благодарен. Порой казалось, что его занпакто безумен, так может быть безумен и он сам? Поэтому он хотел верить Тосену, цеплялся за его холодность и веру идеалам как утопающий за соломинку.
Еще были воспоминания о сильных руках человека в хаори без рукавов. Вот кто точно не боялся своей силы, потому, что мог ей управлять. Хисаги считал, что он погиб. до сегодняшнего дня. Когда, казалось, что все, они разбиты, когда не можешь встать, Кира старается изо всех сил залечить раны хоть как-то, капитан Комамура буквально закрывает раненых собой, остальные капитаны бьются с верхушкой Эспады. какие там франсьёны, первые номера - лучшие твари Айзена. Кажется, еще немного и вместо столь любимого Изиру Отчаянья они погрузятся именно в Забвение. Вот тогда пришли они. Существа со странным реацу, не синигами и не пустые, похожие на мальчишку-Куросаки. Вайзары. Бывшие капитаны и лейтенанты, которые вернулись мстить, как ни странно, не Готей-13, а Айзену и Тосену, тем, из-за кого они стали такими. А среди них Он. Волосы короче, татуировки не видно под майкой. Но та же сила и то же спокойствие. Когда Хисаги увидел вайзаров в масках он был поражен. Они смогли победить собственное безумие, обуздать силу. Раньше Сюхей подшучивал над Итиго, считая его скорее везунчиком, но теперь он понимал, как сложно было мальчишке. Кадзесини казался пушистым домашним зверьком по сравнению со стихийным сумасшествием пустых, живущих внутри вайзаров.
Хисаги не знал, сколько времени прошло, спать не хотелось, он лежал и думал, думал. вспоминал. отсутствие зрения помогало ясности мысли, в этом он был вполне согласен со своим бывшим капитаном. Потом кто-то зашел в комнату.
- Ты должен поесть, - все тот же обладатель знакомого голоса, - сядь, я тебя покормлю.
Хисаги от еды не отказывался никогда, видимо, в память о голодном детстве, но что бы его кормили.
- Я не настолько беспомощен, как вы думаете, - Сюхей спокойно сел на футоне.
- Нет, конечно, ты совсем не беспомощен, может быть мне просто нравится тебя кормить, будешь возражать?
- Не знаю. Меня никто никогда не кормил.
- Ну, все когда-то бывает в первый раз. у меня вот тоже никогда, до сегодняшнего дня не возникало желания кого-либо кормить с ложки. Так что открывай рот, рис остынет.
Почему-то снова захотелось послушаться. Это не было принуждением или приказом, но и отказать тоже было нельзя. Как игра, начав которую нельзя выйти, не пройдя все до конца. Рис с овощами был действительно вкусным, Хисаги с удовольствием поел. Потом он почувствовал как теплая влажная ткань, полотенце, наверное, прикасается к его лицу. Проводит по губам, почти чувственно, по подбородку. потом маршрут полотенца повторяют тёплые пальцы. Нежно, как будто гладят фарфоровую куклу. И Хисаги просто тает от этих прикосновений, хочется стать большим котом, мурчать и тереться об ласкающую руку.
- Ты любишь его? Своего капитана Тосена?
Как с небес об землю на полной скорости. Он любит Тосена? Хисаги стало смешно. Он криво усмехнулся, отодвинулся от ласкающей руки.
- Что вы, я и слов-то таких не знаю, а кап. Тосен тем более. Он меня воспитывал. А я его уважал за то, чему он меня учил, и за то, что он всегда был верен своим Идеалам.
- Отличные идеалы - убить своих друзей и воткнуть катану своему капитану в спину. Верх справедливости. Потом измываться на руконгайским мальчишкой, забивая ему голову всякой ерундой, в итоге предать и его. предательства и убийства исподтишка - мировоззрение, достойное подражания.
Снова звук задвигающихся седзи. Тишина.
Хисаги думал об идеалах. И о справедливости. Конечно, он думал об этом уже много-много-много ночей и дней после ухода Тосена. Но в этот раз мысли были еще более безрадостными. Он знал, что точно не справедливо - что на его лейтенантскую, не особо умную голову валится все это. Хороший солдат должен хорошо служить. Выполнять приказы, тренироваться, убивать пустых, пьянствовать с друзьями по выходным, в конец концов. а не думать над проблемами вселенского масштаба. Тосен прав - Тосен не прав. Вайзары - враги или нет? Казалось, что голова лопнет. Вот бы сейчас поговорить с кем-нибудь, с Рендзи, например. он бы честно выслушал, половину бы не понял, но все равно стало бы легче. Или с Кирой, он бы как раз понял все, у него, за исключением вайзаров, проблемы те же. А еще лучше взять их обоих, Мадараме с Юмитичкой прихватить, и к Рангику, у этой роскошной женщины всегда есть лекарство от всех болезней.
Но друзей рядом нет. Абараи застрял где-то с Куросаки в Уэко Мундо, успели бы удрать, пока злющий Айзен туда не вернулся. Кира небось лечит. и что он уходил из 4-го, ему там было бы гораздо проще. А остальные выжили бы - Матсумото чуть ли не с асфальта Каракуровского соскребали. Ради неё и Хинамори и ребер поломанных не жалко. Вот, дружба! Чем не прекрасный идеал? И он у него еще остался.
С этой радостной мыслью Хисаги уснул.
Утром, а Сюхей надеялся, что биологические часы его не подводят и сейчас действительно утро, его разбудил все тот же голос.
- Хочешь вымыться?
Идея была просто отличная, так как Хисаги казалось, что он весь пропах какими-то мазями и лекарствами, а еще болью от ран, усталостью и тяжелыми мыслями. Его взяли за руку и куда-то повели. Там, где они остановились, был слышан звук текущей воды и чувствовался пар, видимо, где-то здесь был горячий источник и купальня.
- Позволишь снова тебе помочь? - Сюхей почувствовал, как развязывают пояс юката, в которую он был одет. Хотел, было возразить, но. теплые пальцы провели по шее, зарылись в волосы, вечно стоящие дыбом, помассировали голову. Сопротивление было сломлено, даже не начавшись. Юката упала к ногам, Хисаги невольно поежился - было прохладно.
- Замерз, - в голос стал более низким, хриплым, - иди ко мне, я тебя согрею.
Дальше только волна ощущений и голос.
Прижаться спиной к теплой широкой груди человека нежно обнимающего тебя, отдаться его рукам. Чувствовать его дыхание. Шагнуть вместе с ним в теплую воду купальни.
- Сюхей, - он шепчет в самое ухо, - Сюхей, хочешь, я расскажу тебе сказку?
Хисаги все равно, лишь не останавливался, лишь бы прижимал к себе, пусть говорит, все, что хочет.
- Слушай, Сюхей. Жил-был Капитан. Как все капитаны сильный и смелый, - руки проводят по ключице, спускаются ниже, нежно проводят по соскам, чуть сжимают их. Хисаги чувствует себя воском. он тает.
- У этого Капитана был отряд, такие же смелые и классные парни. И лейтенант - капризная девчонка с зелеными волосами, - руки опускаются ниже, проводят по животу, внутренней стороне бедер. Хисаги плотнее прижимается спиной к ласкающему его человеку, стонет, сдерживаться уже невозможно.
- Капитану нравилось быть синигами, он и его отряд выполняли самые трудные задания. А потом люди в его отряде стали умирать. А он не мог этого допустить.
Руки продолжают поглаживать низ живота, не касаясь там, где хотелось больше всего. Сюхей возбужден. но и человек, обнимающий его тоже, его голос сбивается на хрип, дыхание учащается.
-Так вот, Капитан бросился их спасать, не мог же он их бросить. А на самом деле, он повел своих людей на смерть. Он виноват, он не заметил, что среди его людей есть тварь, жестокая и трусливая одновременно, странное сочетание.
Хисаги не выдерживает, сам разворачивается, обхватывает руками, прижимается, пытается поцеловать. Касается губами подбородка, уголка шепчущих губ. Сказка прерывается на поцелуй, на секунду, минуту, час. да кто считает. Лишь бы эта сказка была со счастливым концом, ведь плохих финалов хватает в жизни.
- Так вот, этот Капитан оказался таким дураком. Он был уверен, что его сила безгранична, её хватит, что бы защитить всех, что он непобедим, - Хисаги не понимает, как можно одновременно говорить и целовать мочку уха, проводить языком по шее,
- Простодушная самоуверенность - страшная вещь, она может быть легко побеждена умной трусостью. Вот так Капитан был лишен всего тем, кому доверял. Своих друзей, своего отряда и капитанского хаори. Любви руконгайского мальчишки, которому спас жизнь.
А дальше. дальше опять поцелуй, лишь бы ничего не говорить и ничего не объяснять. А ласкающая рука опускается ниже, обхватывает возбужденный член, несколько движений и Хисаги буквально обвисает в сильных руках. Его относят в комнату. И он остается один.
Этой ночью он думал о любви. Как это - любить кого-то? Ну, он любит. отряд, друзей, поесть, подраться, выпить. Но это все не то. Тосена он точно не любил, его нельзя было любить, он просто существовал рядом с ним, постепенно пропитываясь его холодом. А теперь он будто оттаивал. Странно, прикосновения и поцелуи незнакомца лечили лучше, чем весь 4-й отряд вместе взятый. Как же хотелось никогда не прозревать, оставаться в этой комнате и ждать, когда раздвинуться седзи. Хисаги засыпает, и даже во сне слышит шепот: «Хочешь, я расскажу тебе сказку.»
- Ты тут не засиделся? Как насчет небольшой тренировки? Или боишься, что слепота помешает?
Вот так резко, с порога. будто вчера ничего не было. Сюхей встает, потягивается. тренировка?
- А почему бы и нет, - он старается, что бы его голос звучал так же бодро и непринужденно, - я с удовольствием.
Его опять куда-то ведут, на этот раз на улицу. Тепло, легкий ветерок. К тренировкам с завязанными глазами Хисаги привык. Они оттачивали мастерство.
- Ну что, начинаем. - Хисаги ощутил движение реацу и еле успел остановить удар короткого меча.
- Ну же, лейтенант, атакуй! Покажи свою силу! - в голосе слышится смех, - Сдуй их, Татикадзе!
Хисаги чувствует силу освобожденного занпакто. Ветер. в имени его меча тоже есть ветер.
- Начти жатву, Кадзесини!
- Ух ты, парные кусаригама, по голове часто получал, пока тренировался? - да теперь над ним откровенно смеются. Но, не унижая, а как бы поддергивая, заводя, вынуждая нападать.
Что ж. Хисаги раскручивает серпы над головой. Он не любит свой меч, или не любил. Сейчас ему хочется использовать всю силу Ветряной смерти. Даже не смотря на слепоту, он отлично его чувствует и наносит удар.
Он пытается понять, каков меч его противника. Короткий клинок, что-то вроде вакидзаси или штык-ножа. Атаки реацу или ближний бой. Кадзесини, кажется, просто поет от восторга. Короткий меч против кусаригама на длинной цепи, да он к Сюхею даже приблизиться не сможет. Он метает серпы не видя, но знает, что они почти достигают цели. но только почти. Вдруг Хисаги чувствует, как холодная сталь прижимается к горлу, а сильная рука обнимает, прижимает к себе.
- Слишком самоуверен, думал, я не смогу подобраться к тебе, раз ты так далеко и метко кидаешься.
Сюхей ужом выкручивается из обнимающих рук, нет, так просто поймать он себя не даст. Снова свистят надо головой серпы Кадзесини, Ветряная смерть готова начать жатву. Бросок. Снова почти попал, но противник вовремя успел отскочить. Увернуться от посланных им Энергетических лезвий. Попытаться зайти сзади, поймать в петлю цепи и сжать. Опять бросок, второй серп со свистом пролетает мимо цели.
- Ну же, Сюхей, смелее, вы со своим мечом достойны друг друга - сила есть, ума не надо. Ты вообще часто сражался с высвобожденным занпакто? Что, Тосен так тебя боялся, что не разрешал тебе тренироваться с собственным мечом в полную силу? С такими способностями, будь ты моим лейтенантом, ты бы уже достиг банкая.
А вот это уже практически удар ниже пояса. О банкае Хисаги мечтал. И боялся тоже. Если Кадзесини такой в сикае (серпы со свистом раскручиваются надо головой), чего ж от него в банкае ждать, но познать свой меч до конца хотелось. А тут над ним еще и издеваются. Бросок, второй, обойти сзади, уклониться от удара. Тренировка заводила Сюхея, пьянила волнами силы, останавливаться не хотелось, ведь вот еще чуть-чуть и он достанет неуловимого противника.
Сколько уже длиться тренировка не ясно, но Хисаги так и не может добиться преимущества. Человек с коротким мечом очень силен. Он играет с Сюхеем, заставляя того терять бдительность, но не дает даже приблизиться к себе, если сам того, конечно, не хочет. Вот опять он играючи отбивается от смертоносных серпов, вплотную походит к уже порядком уставшему лейтенанту.
- На сегодня хватит, я думаю. Ты еще не совсем здоров. Пойдем, я отведу тебя в комнату.
Хисаги молчит, он знает, что не хочет опять оставаться один, но как сказать об этом тоже не знает. Хочется поблагодарить, многое объяснить, да просто прижаться, в конце концов, но человек, ведущий его за руку, тоже молчит, он странно так отстраненно холоден, что на миг кажется, что Сюхей здесь все-таки пленник, а это его конвоир. И он не выдерживает:
- Что-то случилось? Я сделал что-то не так?
- О, какая страсть к самоунижению, почему ты считаешь, что если что-то плохое происходит, то виноват в этом именно ты? Долго, небось, на стену лез после того, как Тосен с Айзеном в Уэко Мундо ушел? Думал, что недосмотрел что-то, что это из-за тебя?
- Я. да. я думал, что из-за меня во многом, что я не достоин.
- Кого? Тосена? Не смеши меня. Вот сейчас у него есть достойный помощник - слабоумный мелкий арранкар, - собеседник не просто рассержен, он разъярен. Он буквально вталкивает Сюхея в комнату, роняет на футон, ложиться сверху, вжимается, обхватывает руками его лицо.
- Запомни, как следует, Хисаги Сюхей. Ты не ничтожество и не слабак. Ты хороший лейтенант и синигами. Отличный друг. Ты красив. Боги, когда я смотрю на тебя, у меня крышу сносит. Почему же все так.
Он не договаривает фразу, целует ошалевшего от этих слов Хисаги так, будто этот поцелуй - глоток воды, для блуждающих в пустыне. Разговоры закончились. Все как-то быстро и порывисто. Сбросить с себя хакама и косоде, стянуть с него майку, добраться до пряжки ремня на армейских штанах. Хочется скорее прижаться телом к телу, почувствовать друг друга.
- Тише, тише, не спеши, - не понятно, кого он успокаивает - стонущего под ним Хисаги или себя, - спокойно.
Куда уж там. Хочется всего и сразу, причем, больше отдавать, чем получать взамен. И сдерживаться нет сил. Сюхей не видит, но на ощупь познает тело своего любовника. Лицо, шея, широкие плечи, грудь - все это он оглаживает, выцеловывает.
В ответ чуткие теплые пальцы ласкают соски, спускаются ниже, к животу, паху. Плотно сжимают, несколько медленных движений вниз - вверх, и место пальцев занимают губы. Это вынести уже невозможно, Сюхей стонет в голос, почти кричит, но ему хочется большего, он просит:
- Подожди. Я хочу тебя. всего., - и он, лейтенант 9-го отряда Готей-13, не думаю ни о чем, кроме своего желания и удовольствия своего любовника, нет, возлюбленного, ложится на спину и раздвигает ноги перед человеком, лица которого он не видит. Послушно облизывает пальцы, стонет от первых, осторожных, растягивающих движений. Не выдерживая слишком медленного проникновения, сам подается вперед.
Это как плыть по волнам, если закрыть глаза, раскинуть руки и лечь спиной на воду, не зная, куда тебя несет вода.
Плавные движения постепенно становятся резкими, порывистыми. Хочется шептать, нет, кричать «Я люблю тебя», но вместо этого прикусить плечо прижимающегося к нему человека, плотнее обхватить его талию ногами, ощутить, как оргазм накрывает их обоих. Уснуть, все так же вжавшись друг в друга. И не думать ни о чем.
А утро опять началось со звука раздвигающихся седзи. Хисаги лениво пошевелился и поудобнее устроился в обнимающих его руках. И решил ни на что не реагировать.
- Мальчики, вы бы прикрылись, что ли. Все, Кенсей, вставай, пора возвращать твою игрушку. Там с раннего утра Куросаки и его татуированный красноволосый дружок-синигами в дверь ломятся и вопят что бы им отдали лейтенанта 9-го отряда Хисаги Сюхея.
- Синдзи, иди к меносам, я сам его отведу.
- Одеть не забудь, а то потом Ямамото скажет, что мы издевались над раненными и жестоко грызли их за шею.
Хисаги ничего не понимает. Только слышит, как подушка ударяется об уже закрывшиеся седзи и его действительно начинают отдевать. Кенсей. так вот как его зовут.
- Кен-сей., - Хисаги пропевает это имя, пробует его на вкус, - Кенсей.
- Давай, пойдем, тебя ждут, - Хисаги чувствует, как его обнимают и при помощи сюнпо переносят на улицу, - Все. Иди. Повязку можешь уже снять.
Хисаги буквально срывает её с лица, но не успевает. Человек, перенесший его сюда исчез. Вместо этого он видит бегущих к нему нестерпимо ярких Абараи и Итиго.
- Сюхей, ты как? Мугурума тебя не сильно замучал?
- Мугурума? Кенсей Мугурума? Это был он? - Хисаги чувствует себя клиническим идиотом.
- Ну да, тот мужик, который тебя вывел. Эй, ты как? Ты чего бледный-то такой, они тебя не кормили, что ли? - Рендзи явно очень переживает, - пойдем отсюда, а.
И его уводят. Домой, в Сейретей.
А дальше тоска. Порой Хисаги кажется, что он не синигами, а просто гигай, который умный Урахара научил двигаться и выполнять обязанности лейтенанта. Конечно, он пытался вернуться и найти убежище вайзаров, но там никого не было. он звал, искал, старался почувствовать реацу. Но все бесполезно. Вайзары исчезли, будто и не приходили никогда.
А в Готей-13 все как всегда. День за днем - тренировки, собрания лейтенантов, выпуск журнала. Но все это чистая механика. На лейтенантской попойке он сидит уткнувшись Абараи в плечо. Тот, вроде, и хочет как-то помочь, но прекрасно понимает, что он-то как раз с этой тоской сделать ничего не сможет. Поэтому сидит рядом, а Хисаги просто напивается в компании друзей. Что бы хотя бы уснуть, и не слышать во сне зовущий его голос. «Сюю-хей, Сюхей, когда я смотрю на тебя, у меня крышу сносит.».
Так проходят недели. Из Уэко Мундо вестей нет. Все пока тихо. Кого-то отправляют на грунт, периодически появляется Куросаки, но и он ничего о вайзарах не знает.
Исане утверждает, что у него депрессия. Действительно, он мало ест, почти не спит, ни с кем не разговаривает. Она предложила сеанс колоногидротерапии, добрый Абараи обещал поймать и подержать если что. У него просто замечательные друзья!
Вот так все и идет. Однажды утром Хисаги будит Адская бабочка. Срочно быть на собрании лейтенантов. Там, какой-то странно-радостный, Рендзи вылетает ему на встречу с воплем:
- У тебя новый капитан! Беги быстрее в отряд!
А Хисаги все равно. Нашли, наверное, какого-нибудь наглого выскочку. Возись вот с ним теперь. Народ в отряде неспокоен. Все перешептываются и поглядывают в сторону дверей капитанского кабинета. Обсуждают, почему, интересно «ИМ разрешили вернуться», и хорошо это для отряда или плохо. Но зайти в кабинет никто не решается. Сюхей спокойно раздвигает седзи, и.
- Я же просил, позвать лейтенанта! В этих документах менос несуществующие ноги сломит! А, это ты.
Вот так. Здравствуйте, глюки. Пора идти в 4-й отряд. За столом сидит высокий, широкоплечий светловолосый, коротко стриженный синигами в косоде и капитанском хаори без рукавов и татуировкой 69 на груди. Хисаги прислонился к стене, что бы не упасть - ноги держать отказывались. Когда он все-таки начал сползать вниз, сильные руки подхватили его, подняли над головой.
- Эй, Хисаги Сюхей, ты чего? Нам предложили вернуться в Готей-13, и я согласился, будешь моим лейтенантом?
Второй раз в жизни в этих руках захотелось разреветься. Но Хисаги сдерживается, прижимается, практически виснет не своем капитане, шепчет на ухо:
- Буду твоим.
 

Я вот тут подумала - может, мне стоит начать записывать свои сны?

Я вот тут подумала - может, мне стоит начать записывать свои сны?
Этой ночью я грабила кондитерскую лавку, угрожая продавщице миксером с одной насадкой.
По-моему, концептуально так.

Так природа захотела

Или - почему и как уважаемые мозговеды не видят и не хотят видеть некоторые вещи. Например, чьей потребностью является нечто, и обязательно ли соблюдение законов природы.
Два поста про сепарацию: один - про маленького ребенка, другой - про большого:
http://community.livejournal.com/ru_psychology/1520725.html - молодая мама спрашивает, до скольки ей можно спать в одной кровати с ребенком-мальчиком
http://community.livejournal.com/ru_psychology/1511912.html - пост 18-летней девушки, которую выперли из дома родители.
В обеих случаях в комментах озвучивается тема сепарации6 ребенок должен сепарироваться. В первом случае - физически, от телесного контакта, во втором - от родительской семьи и дома. В обеих случаях говорится, что это потребность РЕБЕНКА.
По поводу кормления и сна: как правило, маму в такой ситуации обвиняют в том, что она "тащит ребенка в постель", затыкает его грудью и т.п. Это противоречит опыту: я никогда не видела, чтобы инициатива совместного сна или кормления глобально исходила от матери, и уж тем более не видела и не имею оснований редполагать, что какие-то мамы бегают за ребенком с голой сиськой наперевес, пытаясь заставить его сосать вместо игры в машинки, и запихивают его в свою постель, когда он рвется спать отдельно. Я вижу прямо обратное: ребенок хочет сосать и спать с близким человеком под боком. Он может хотеть этого и в два года, и в четыре. Когда он готов от этого отказаться - он от этого отказывется довольно легко.
Происходит подмена понятий: мы называем отталкивание отпусканием и обвиняем тех, кто не отталкивает в том, что они не отпускают - хотя это совершенно разные вещи. Я не готова сказать, что ребенка не надо вообще подталкивать никогда и никуда, но вот заблуждаться относительно того, что именно ты делаешь - точно не надо. Если ребенок просит грудь, а мама ему не дает - это не отпускание. Если ребенок просится в кровать к родителям, а они его не пускают - это не способствует взрослению. Это способствует как максимум удобству родителей.
Во втором случае то же самое: вместо того, чтобы дать ребенку уйти, его выпихивают. Это не отпускание, это отталкивание: родителям явно все равно, есть ли девушке где жить, они не рвутся оказать ей поддержку хотя бы морально - в общем, это не педагогическое воздействие, это просто желание обустроить свою жизнь без оглядки на мешающего члена семьи.
Наверное, ребенку хорошо в 18 лет жить отдельно, особенно - если он этого хочет. Но это явно не критический возраст - многие из нас наверняка жили с родителями дольше, а потом благополучно отделились, никто не умер и не сидел на маминой шее до пенсии. И такое выпинывание - довольно серьезный риск для девушки, не говоря уже о том, что ей просто отказали в законном праве использовать свое имущество. И уж в этом своему ребенку отказать нельзя, ни по каким законам природы. Разменяться можно, а выпинать в никуда - вообще-то нет. Это, как ни странно, такой закон. Не природы, а просто.
Если ты хочешь отпустить - ты даешь возможность попробовать, вернуться, попробовать еще. Страхуешь первое время, страхуешь в экстренном случае. Если ты выбросил и забыл - это не называется "отпустить ребенка".
Вообще оба поста с комментами - о страхе. О страхе ответственности, о страхе близости. Большие дядьки и тетьки психологи боятся детей не меньше, чем матерей и отцов. За всем этим сквозит представление о ребенке, который проглотит вас, если вы только дадите ему шанс (приучишь к рукам! приучишь к груди! Приучишь к себе! Приучишь к своему дому!). Предполагается, что у ребенка нет собственного стремления вырасти и отделиться. Это люди, которые будут тянуть ребенка за ноги, а когда он вырастет - будут считать это своей заслугой: они же тянули его за ноги! А кто не тянет детей за ноги, у того они, конечно, так и останутся маленькими навсегда.
Все больше и больше думаю, что с проблемами своего ребенка я скорее обращусь к многодетной матери, чем к профессионалам.

Для начала здесь будет вот это...

Kanske vil der ga bade Vinter og Var,
og n?ste Sommer med, og det hele Ar,
men engang vil du komme, det ved jeg vist,
og jeg skal nok vente, for det lovte jeg sidst.

Gud styrke dig, hvor du i Verden gar,
Gud gl?de dig, hvis du for hans Fodskammel star.
Her skal jeg vente til du kommer igjen;
og venter du hist oppe, vi tr?ffes der, min Ven!

Последняя Песня Сольвейг
Сольвейг стояла на вершине утеса. Стояла неправдоподобно прямо расправив спину. У ее ног метался маленький лисенок, подарок Эрика ,вернувшегося с охоты, скулил и тявкал не в силах понять, почему обычно ласковая хозяйка не обращает на него внимания. Зверек жался к ногам хозяйки в предчувствии какой-то, неведомой ему, но бесспорно очень страшной беды, но хозяйка стояла неподвижно как камень под ее ногами. Сольвейг смотрела вниз. Там, среди толчеи хирдманов то и дело мелькал знакомый плащ. Эрик Лис покидал усадьбу. Покидал спешно и торопливо, запретив всем обитателям и самой Сольвейг провожать их в этот поход. И все же она стояла на утесе и смотрела вниз, презрев запреты, смотрела, зная, что больше никогда не увидит любимого...
«Не люблю»- удар молнии среди ясного неба.
Черная Фэнрирова пасть разверзалась и смыкалась, снова причиняя нестерпимую боль израненной душе, но ни одна слезинка не скатилась по, казалось вытесанной изо льда, щеке, Сольвейг смотрела....
Внезапный ветер принес обрывки слов, произнесенных казалось тысячу лет назад, Сольвейг устало прикрыла воспаленные глаза и в мире закрытых век медленно проплыла картина ранней едва проснувшейся весны.
«Это была первая гроза за год. Теплые капли трепетали, переполненные силой, что томилась, скованная льдом всю зиму. Иссиня-черные тучи подсвечивались с запада пламенем взора Сулль. Дева Сив, сияя белым золотом волос, провожала Рыжебородого на первую после зимы битву. Разминая затекшие мышцы, Хозяин Молота издал громкий крик, предупреждая врагов о своем пробуждении. В ту же секунду Сулль отвернулась и кайма грозовых облаков померкла.
С небес ринулись потоки темного серебра.

Двое стояли на сером утесе. Парень укрывал своим плащом жавшуюся к нему девушку. Сольвейг было не по себе от разыгравшегося небесного шторма, но глаза, тело, все её чувства стремились увидеть, запомнить и понять то, что ведомо лишь богам, но то, что почувствовать могут лишь люди.
-Вся сила в Первой Грозе-промолвил Эрик. Умоемся этими каплями и счастье не оставит нас, пока не протрубит Гьяллахорн...
Сольвейг посмотрела Эрику в глаза, улыбнулась уголками губ и скинула плащ.

Двое стояли на сером утесе.
Рыжебородый, глядя на них, поднял молот и поприветствовал раскатом грома и вспышкой Мьолльнира.»
Из мира воспоминаний девушку вырвал жалобный плачь Ларса, лисенок испуганным комком жался к ногам. Медленно и неохотно Сольвейг подняла свинцово тяжелые веки, и вновь взглянула на пристань. Сборы били почти завершены и хирдманы получали последние напутствия, бросая прощальные взгляды на усадьбу, где каждый из них оставлял теплый очаг и ласку родных рук.
«Вот и протрубил наш Гьяллахорн... « - промолвила Сольвейг сухими растрескавшимися губами, и, развернувшись спиной к морю стала спускаться на пристань. У ее ног, путаясь в складках платя, бежал Ларс.
Хирдманы молча расступились, признавая право хозяйки фьорда на прощальное слово.
Сольвейг подошла к Эрику и, подняв тяжелую голову, взглянула Эрику в глаза. Такие родные раньше они горели как два осколка зеленого льда, мертвым щитом отражая бесконечную нежность что, читалась во взгляде девушки.
Сольвейг улыбнулась, и, протянув руку, коснулась щеки Эрика.
«Пусть все будет, так как решат боги... « - тихо-тихо прошептала она и провела холодными пальцами по медовой скуле.
Эрик перехватил ёе руку своей горячей ладонью и прижал к губам. Этот поцелуй обветренных соленых как морской ветер губ обжег кожу девушки, словно каленое железо. Сольвейг содрогнулась и проглотила крик, рвущийся к небесам. Эрик в последний раз поднял глаза и девушке почудилось, что где то там, в глубине его глаз бьется о зеленый лед чувство которому Сольвейг не могла найти названия, похожее на бездну невысказанных слов.
Ларс метался между своими покровителями не зная как остановится. Маленькое сердечко, исступленно стуча в груди, подсказывало, что беда стоит на пороге и не в силах сдержать страха зверек скулил и метался в поисках защиты.
Эрик резко развернулся и, закинув на плече край плаща подбитого лисами, резкими шагами взошел на борт.
Сольвейг повернулась и вновь поднялась утес и оттуда больше не сдерживая слез, смотрела на уходящий в море драккар.
«Да хранят тебя боги... « - шептала девушка.
«Да хранят тебя боги, и моя любовь...»
Драккар уходил в закат и вместе с ним уходила душа рабыни без имени, рабыни которой любовь вернула дом и имя. Рабыни, у которой не было ни имени, ни дома, отныне не было... Потому что ее сердце уплывала в обманчиво теплый закат поздней весны, уплывало неотвратимо и навсегда.
Драккар скрылся за горизонтом, когда Сулль показала свой край. Сольвейг все стояла, не разгибая спины, опустошенная, шепчущая спутанный обрывки молитв, не имеющая сил сойти с места и рабыней войти в ту усадьбу, где прежде была хозяйкой. Не хватало сил сделать даже шаг, спасительный шаг в объятия великанши Ран. Ее холодные обьятия казались Сольвейг едва ли холоднее зеленного льда любимых глаз.
Девять дней стояла Сольвейг на утесе, девять дней без воды и пищи, обитатели усадьбы боялись к ней подойти, казалось, справедливо решив, что она сошла с ума от одной ей ведомого горя.
Девять дней Сольвейг плакала и шептала молитвы. Ее кожа посерела и плотно обтянула кости, глаза ставшие огромными освещал лихорадочный огонь безумия. У ног бессильным вздрагивающим комком лежал маленький лисенок не в силах скулить он изредка вздрагивал худым полинявшим тельцем и прятал морду в черные лапки.
На девятый день боги сжалились над девушкой и явили ей посланника. Черный ворон сел на слабое плече и горячо зашептал. Сольвейг слушала, боясь, пошевелится. И когда посланник завершил свою речь прошептала лишь одно слово, в которое вложила все оставшиеся силы.
«Да» - из треснувших иссохших губ потекла струйка теплой крови, прочертив подбородок. Капля крови скатилась и, коснувшись холодного камня, стала негласным скреплением договора между северными богами и безродной рабыней. И Норны готовые перерезать нить жизни отошли в сторону бессильные перед волей богов.
Сольвейг молила об избавлении от боли, которая не давала ей ни жить, ни умереть и боги даровали ей его.
На утро, к ужасу и восхищению обитателей фьорда, на утесе стоял высокий камень очертаниями напоминающий девушку, неотрывно смотрящую в даль с маленьким комочком, свернувшимся у подножия.
Во всех судорожных рваных молитвах сквозила одна прозьба, прозьба послать покой. Умерить боль, которая не давала, есть, пить, спать умереть... И боги даровали ей покой.

На рассвете корабль возвращался во фьорд. Ярл стоял на носу драккара его взгляд, обретший за время похода абсолютно новое выражение был устремлен в глубину владений Эгира, словно там под толщей свинцово серых вод хранились ответы на вопросы которые терзали ярла. Но бесстрастная глубина хранила молчание и Эрик Лис должен был решить сам как сказать оставленной на далеком берегу Сольвейг о том, что в Ревенсфьорд должна войти новая хозяйка, рыжая ирландка встреченная Эриком в далеком походе. Ярла разрывали на куски противоречивые чувства. И чем ближе к фьорду подходил корабль, тем больше в душе Эрика ширились сомнения, тем темнее становился взгляд беспокойных зеленых глаз.
Из-за зеленой глади, наконец, показался родной (родной ли теперь?) берег. Сам того, не ведая, Эрик искал взглядом яркую точку-алый хангирок Сольвейг. Искал да не нашел. Молчаливым спокойствием-извечным предвестником беды встретил ярла родной фьорд. Притихшие, с опущенными глазами выходили на берег рабы и свободные обитатели усадьбы. В непонимании сходили на берег хирдманы, заглядывая в глаза родным, пытаясь найти в них ответ. В пестрой встречающей мореходов толпе казалось, был невосполнимый и вместе с тем неизъяснимый пробел. В ритуале встречи воинов нарушился привычный ход, среди ступивших на влажный песок взволнованных обитателей не было хозяйки, по обычаю первой входящей на пристань. Словно по команде хирдманы подняли глаза к утесу и увидели камень, а после секундного замешательства пришла страшная невозможная догадка. И все же это было правдой, и поняли это в одночасье и хирдманы и ведущий их ярл. Молча, смущенные и удивленные расходились воины по домам сопровождаемые молчаливыми близкими, храня так и не сорвавшийся с губ вопрос, что-бы потом шепотом в углах обсуждать невиданное и дивится причудливой воле богов.
Этой ночью сон не шел к ярлу, на укрытом шкурами ложе Эрик испытывал неизъяснимый холод, словно змеи вползали во тьме ночной холодные и липкие сомнения, вставали перед ярлом казалось позабытые картины прошлого, и смотрели из тьмы негаснущими лучинами глаза пленной рабыни, смотрели мудро всепрощающе со скрытым немым укором и бесконечной любовью.
«Ну что же ты лисенок..»-говорил мягкий взгляд ласковых глаз. И чудилась ярлу в угасающем сиянии огня улыбка далекой ирландки переходящая в знакомые мягкие губы Сольвейг. И Эрик в бессильной ярости сминал мягкие постели. Наконец не выдержав этого, ярл решительно поднялся с ложа допил последний глоток вина из кубка и, пошатываясь, вышел в ночь.
Освещаемый светом молчаливой Сулль Эрик поднялся на холм. Камень встретил его холодным молчаньем. Осторожными, нежными пальцами провел он по шероховатой поверхности .
Одним богам ведомо, что шептал ярл холодному обелиску, но только камень задрожал подобно живой отзывчивой на ласку плоти. И послышался над заливом стон, стон, вобравший в себя всю невыразимую боль и неизбывную нежность. Под нежными чуткими руками раскололся неприступный камень, и хлынула из раскола кровь смешная с горькими слезами. А Эрик стоял перед камнем, бессмысленно глядя на свои руки покрытые пятнами крови. Сердце ярла рвалось на куски, и тогда пришла ему в голову спасительная единственная мысль о застенчивой улыбке и мягких волосах цвета осени, нежных руках далекой ирландки. И тогда ярл встряхнул головой и, отвернувшись от обелиска, зашагал прочь.
«Ты предала меня, ты не дождалась..предательства не прощают.»сквозь зубы прошипел ярл.

Он не отступал от принятых однажды решений и, решив уйти он ушел, оставив безмолвный камень молчаливо истекать кровью-слезами. Смеялись безучастные боги. И уже на утро корабль снова вышел в море, чтоб спустя месяц привести в усадьбу новую хозяйку.....
Сойдя на берег, рыжеволосая девушка взглянула на обелиск на утесе поблескивающий алым разломом.
«Что это?» - спросила она Эрика.
«Всего лишь прошлое...любимая...мертвое прошлое»-ответил тихо Лис и поцеловал озябшие пальцы девушки.

Камень обелиск стоял на обрыве,скоро дорога к нему заросла и из усадьблы была видна лишь молодая зеленая роща и влюбленные говорили, что в лунные ночи над фьордом можно услышать тихую как шорох ветра песню. Которую назвали Песня Сольвейг.

Зима пройдёт и весна промелькнёт,
И весна промелькнёт;
Увянут все цветы, снегом их занесёт,
Снегом их занесёт...
И ты ко мне вернёшься - мне сердце говорит,
Мне сердце говорит,
Тебе верна, останусь, тобой лишь буду жить,
Тобой лишь буду жить...

Ко мне ты вернёшься, полюбишь ты меня,
Полюбишь ты меня;
От бед и от несчастий тебя укрою я,
Тебя укрою я.
И если никогда мы не встретимся с тобой,
Не встретимся с тобой;
То всё ж любить я буду тебя, милый мой..