Вообще она часто пишет мне в последние полгода: то нейтральные «как дела?», то жалобы на свои чересчур еще детские проблемы, то горделивые подробности из налаживающейся личной жизни, приправляя все настолько приторными обращениями, на которые и не всякая лучшая подруга способна. Но в каждой ее, казалось бы, невинной и отвлеченной строчке, усиленно чувствуется сквозняк взволнованного, не дающего ей длительными ночами покоя вопроса: «И что, он любит тебя больше, чем меня?».
Та женщина, что выдумала столь извращенный способ извалять в грязи зависти, ревности и позабытых сплетен свои чувства к мужчине, как дружба между бывшей девушкой и настоящей, была если не набитой дурищей, то уж точно безнадежной мазохисткой. Ведь там, где общаются такие две хрупкие величины - женщины, связанные еще более неосязаемой материей - любовью к одному и тому же человеку - неизбежно начнется зловещая игра в перетягивание каната: «- Как? Он не приносит тебе кофе в постель? Мне варил каждое утро! - Я, может быть, просто не люблю кофе! А зато он мне колечко подарил, во как!», - как бы искренне ни старались они этого избежать.
Ее всегда будет мучить вроде предсказуемая, но как-то отдаляемая всегда в сознании заменимость ее неповторимого образа. Она не сможет стоически выносить такое горькое известие: эта ничем не примечательная, ординарная совершенно, не сильно отличная от нее женщина теперь тоже знает шероховатое шевеление дорожки волос на слегка выдающемся к вечеру животе под аккуратно проезжающей по нему ладошкой, чувствовала не раз будто бы неизлечимый горьковатый привкус пива и сигарет, изучила манеру свободным южным ветерком юлить по кухне, варя макароны, не могла не умиляться привычке быстро, но притом слишком сосредоточенно жевать свой обед ее мужчины. Он, конечно, всегда остается ее, поскольку родился лишь в соприкосновении с ее пыльной бытовой действительностью и навеки исчез, оставив печальный шорох вспыхивающих непредсказуемо при виде знакомых мест и похожих движений воспоминаний, когда столь резко, обрывисто, несомненно попрощался с ней, убрал свои носки и шутки из мира ее квартиры. И теперь другая, чужая, со своими недоступными ее пониманию мыслями и привычками, со своим неинтересным прошлым живет теми секретными подробностями, которые составляли ее горделивую тайну так еще недавно. И как будто она застала ее внезапно обнаженной, будто прочитала бестактно всю драгоценную историю в бережно хранимых смс, истрепала то сладкие, то пронзительные откровения дневниковых записей. Неужели возможно то, что он сейчас любит ее так же - бог с ним даже, сильнее или слабее - но точно так же?! Так же перекидывает больно во сне свои тяжелые руки через ее плечи, заставляя ее испуганно пробуждаться, так же украдкой, словно и не заметив, целует ее, врываясь в дом после утомительной работы, поет ей в ровной тишине, очаровательно интересной для двоих влюбленных, те же песни, так же деланно высоко подкидывает ее руку, крепко сжатую в его ладони, идя прыгающей походкой с ней в магазин, так же невзначай поднимает ее стоймя в воздух, сам картинно прогибаясь и гулко охая, словно в обхвате у него замер стотонный груз?! Разве это, черт возьми, не мерзкое предательство?!
Да, разумеется, он будет любить ее так же; как любил до того не одну женщину и станет любить, возможно, некоторых оставшихся. Человек не меняется, и привычка его говорить, шутить, ругать, ласкать не изменится ради новой женщины, поскольку не научится он для нее по-новому ходить, крутить головой и улыбаться. И все же будет иначе, когда его общие нежность и трепет соприкоснуться с повадками иного человека, ее привычкой, не найдя нужных слов, смешливо дуть в ухо, где выдается маленький, робкий отросток, звонко целовать в живот перед сном, играючи бросать ноги на простор его коленей, неритмично пританцовывать, плавно добавляя кипяток в его кофе - и это будет уже другая, с неугаданным началом и непредсказуемым финалом история.
Только она, получая нервы затуманенных сообщений, начнет выращивать в себе ревностную зависть: эта неприметная женщина ведь знает о нем столько же, сколько знаю и я, и даже успела изучить еще больше. Возможно ли, что доверительно сказанные мне слова, тихие ласкающие прозвища, чудом вспомненные маленькие истории из детства некогда слушали довольно и ее уши, что он успел восхититься и ее сомнительной красотой, и почувствовать внезапный порыв нежности к одной ее ненароком выпроставшейся из-под одеяла ступне, что с истинным любопытством спрашивал о ее учебе, работе, интересах, яростно болел за ее победы и вкрадчиво убеждал не плакать от поражений?! Как он мог дарить все то же сокровенное, теперь частичку и моей жизни, потусторонней, взявшейся словно ниоткуда и так остающейся для меня нигде женщине?! Как умудрился уже довольно прожить уют нашего сообщнического счастья с другой?! И когда-нибудь, спустя месяцы, а может, годы она станет так же жадно собирать воедино мельчайшие символы их безвозвратно сгинувшей совместной радости, отчаянно отказываясь верить, что свидетельницей выстраданного ею мира из комплиментов, подарков и пошловато-глупых нежностей стала очередная незнакомка.
Вздор! Один человек не может любить по-разному, но невозможно и разных людей любить одинаково. И в отдельное, привычное слово, означающее затертое человеческое понятие будут вложены всегда другие оттенки потайных смыслов, и каждая новая женщина красочной тенью переменит все прежнее, привычное в незнакомые тона, не затемнив притом бессознательную связь отдельных звуков, запахов, пейзажей, памятных подробностей с предельно иной предыдущей. И уж нет глупее размышлений, какое чувство сильнее, а какое слабее - будь они сходны в самой элементарной бытовой мелочи, все равно в широком смысле останутся недостижимо различными, каждая по-своему сильна и памятна, любая в настоящем самая безграничная, а в прошлом трогательно маленькая, съежившаяся до размеров редких ностальгических проблесков, но все же неповторимая.
Однако круговерть мучительных женских навязанных дружб или напряженных слежек втихомолку всегда останется одинаковой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий